Убийственное лето - Страница 40

Как только представляется возможность вставить слово, я говорю, что хотела бы осмотреть квартиру немедленно. Он смотрит на свои огромные наручные часы – там приходится нажимать кнопку, чтобы увидеть время, у Жоржа Массиня такие же, но куда менее вульгарные, – и бросает: «С удовольствием, это в двух шагах отсюда». Я сижу напротив него, скрестив ноги так, чтобы он их хорошо видел, однако мне противно от того, что я делаю. Свожу ноги вместе и натягиваю юбку на коленки. Он не глуп, все замечает, и мне ясно, что я проигрываю очко. Убить себя готова.

Взяв бумагу, он произносит: «Назовите свое имя, моя маленькая мадемуазель». Я отвечаю: «Жанна Дерамо», это девичье имя глухарки. «Вы из Ниццы?» Я говорю: «Улица Фредерика Мистраля, дом тридцать восемь». Не знаю, есть ли там такая, но в принципе они встречаются повсюду. Он записывает: «Учительница». У него золотое обручальное кольцо. Пальцы довольно толстые и загорелые. Я застенчиво произношу: «Я живу одна и хочу быть независимой». Он смотрит на меня так, что я понимаю: на сей раз очко выиграно мной. Опускаю глаза, затем поднимаю их и улыбаюсь, как тетеря, прямо ему в лицо. Представляю, как он уже воображает, будто тискает меня, тепленькую, в этой известной ему наизусть квартирке. Он выдавливает: «Скучно жить одной. Такой красивой девушке…»

Словом, Сюзи дает ему ключи, он говорит, что та может закрывать лавочку, и мы уходим. Как только за нами захлопывается стеклянная дверь, он хватает меня своими волосатыми лапами, якобы чтоб помочь перейти улицу. Мы не торопясь идем одним переулком, затем другим. Я не мешаю ему нести всякую ахинею. На пути к дому я узнаю, что дела идут скверно, что он женат на сестре Лебаллека – ее зовут Анной – уже лет двадцать, что у них двое детей. Я не успеваю спросить, сколько им, как он начинает Описывать свою машину «СХ» с автоматически опускающимися стеклами и говорит, что мы не воспользовались ею лишь потому, что дом совсем рядом. Я говорю как можно меньше. Во-первых, для того, чтобы не сморозить какую-нибудь чушь или не сделать что-то, не свойственное учительнице. И вообще: чем меньше я буду говорить, тем труднее будет меня потом разыскать.

Квартира на четвертом этаже с окнами во двор. Комната 16 квадратных метров, маленькая кухня, крошечная ванная с душем и унитазом. Все отремонтировано, выглядит изящно, стены в комнате белые, а в других помещениях покрыты красной масляной краской, мебель модерновая. Мне нравится. Он говорит, что лично следил за ремонтом, но я не верю ни одному его слову. Потом осматриваю помещение, он садится в кресло и закуривает. Предлагает и мне сигарету, но я отказываюсь.

Молчание длится целый век, ковер заглушает стук каблуков, и он, сидя неподвижно, разбирает меня по частям. Поглядев в окно, спрашиваю: «Сколько лет вашим детям?» С секунду он раздумывает – я понимаю, что соврет, – и, смеясь, отвечает: «Думаю, семь и тринадцать или четырнадцать. Столько работы, что не замечаешь, как они растут».

С задумчивым видом я застываю перед ним и делаю вид, будто нахожусь в затруднении, а затем говорю: «Послушайте, господин Туре, сегодня я не могу принять решение. Квартира мне нравится. Даже очень. Это именно то, что мне нужно. Но не знаю, где взять восемьсот франков в месяц». Тогда он начинает петь о том, как я пожалею, если не воспользуюсь случаем, какая радость иметь душ, телефон, электроплиту да еще, обратите внимание, огромный, как бальный зал, стенной шкаф, о котором мечтают все женщины. Он вскакивает и открывает этот пакостный шкаф. Нет, он решительно не понимает свою маленькую мадемуазель. Решительно. Опускаю упрямо голову: «Сегодня вечером я не могу принять решение, господин Туре. Может быть, вы покажете мне что-нибудь подешевле?» У него округляются глаза: «Сейчас?» Я роняю: «Нет, в другой раз, я еще зайду». Он вздыхает: «Как угодно».

Я спускаюсь первой, пока он запирает квартиру. Очень приятно снова одной оказаться на улице. Верхние этажи дома еще освещены солнцем. Сейчас уже за полвосьмого. Я не думала, что все произойдет именно так. Придется изменить план. Разве что Лебаллек окажется именно таким, каким я его себе представляла все эти годы. Но для того что я собираюсь сделать, это все без разницы. Если на то пошло, я ведь сказала Туре правду: я действительно не могу принять решение сегодня вечером.

Он снова хочет взять меня под руку, но я отстраняюсь. Не нервно, просто с видом недотроги, я ведь учительница и все такое. Шагает озабоченный. Если бы он по-прежнему носил баскский берет – а я себе представляла этого мерзавца именно в берете, по воспоминаниям моей матери, – так быстро не облысел бы. Он говорит, что Динь хороший городок, мне тут понравится. В какой я буду работать школе? Хоть бы сдох он на месте с открытым ртом, притвора чертов! Не в силах скрыть свое замешательство – а это как раз кстати, – отвечаю: «Пока сказать не могу». Он удивляется: «Вот как?» – и не настаивает. Шагаем целый час, пока я изрекаю: «Меня, знаете ли, разрывают на части».

Мы расстаемся на большой площади в центре бульвара Гассенди. Он называет ее площадью Освобождения, а переулок, где находится квартира, – улицей Юбак. Я говорю, что зайду на будущей неделе, в среду или в четверг, а поселюсь в Дине скорее всего в августе. Вынужденный расстаться со мной так быстро, он кисло улыбается и говорит: «У вас есть время на аперитив?» Говорю: «Спасибо, в другой раз, у меня еще одно свидание, и я опаздываю». – «Подвезти вас?» Держит в своих лапах мою протянутую руку. Самый отвратный момент в этот мерзостный день. Отвечаю: «Нет, это близкое спасибо». И моя рука ускользает, как форель. Иду вперед, не оглядываясь, знаю: он смотрит мне вслед.